Фанатиков я опасался, как лунатиков... Евтушенко учился поэзии у футбола

Выдающийся поэт Евгений Евтушенко, скончавшийся 1 апреля в возрасте 84 лет, был страстным футбольным фанатом, а его творчество было неразрывно связано со спортом № 1.

Первое опубликованное стихотворение Евгения Александровича вышло в свет в 1949 году не где-нибудь, а в газете "Советский спорт". Называлось оно "Два спорта", и Евтушенко получил за него 350 рублей.

Под грохот трещоток дробный,

В залах, где воздух спёрт,

Ломаются руки и рёбра —

И это у них спорт!

Здоровье допингом вынувши,

Спортсмену приходится там

Тело своё до финиша

Тащить в угоду дельцам.

Дальше шло бодрое:

А наш спорт вошёл в будни,

Любят его везде.

Спорт — это верный спутник,

Лучший помощник в труде.

С ветром спор,

Бой с холодом —

Это наш спорт,

Наша молодость!

Евгений Александрович был прекрасным дворовым вратарём. Даже играл в московской команде "Буревестник". И признавался, что его хотели взять в молодёжный состав "Динамо", но молодой Евтушенко сделал свой выбор в пользу литературы... Однако в одном из своих интервью он признался, что поэзии он учился именно у советского футбола.

Став уже известным поэтом и прозаиком, Евтушенко не забыл о своей любви к этому виду спорта. В 2009 году вышла книга "Моя футболиада", где он пишет о командах и о знаменитых игроках 50-х и 60-х годов. Начал её писать Евгений Александрович ещё в 1969 году, но вышла в свет книга спустя 40 лет...

Лайф вспоминает некоторые известные стихотворения о спорте великого поэта. Некоторые строчки — как о сегодняшних российских футбольных реалиях писаны. О горе-чиновниках, горе-фуболистах и горе-фанатах...

С тяжёлым чувством горькой боли

смотрю порой, как в чёрный день,

на бюрократию в футболе,

на волокиту, хамство, лень.

Когда, футболом офутлярен,

труслив и на ногу нечист,

тупой, а всё же с форсом парень,

скажу: какой ты футболист?

Кто лишь с расчётом хитрым дружит,

тот в настоящей битве квёл.

В футбол играют, а не служат, —

играйте в гол! Играйте в гол!

Дыша всемирными ветрами,

в девятку вбейте шар земной.

Играйте, как в бессмертной драме —

не в комедюшке разбитной.

Есть мощность взрыва у прорыва.

Пас прорезает и гранит.

Кто проиграть сумел красиво,

тот и красиво победит.

Победа — никогда не случай.

Страх проиграть — из худших зол.

В футбол играют, а не служат.

Играйте в гол! Играйте в гол!

Зови, полей футбольных зелень,

мальчишек шумных со дворов!

За нами Старостин и Селин,

за нами Карцев и Бобров.

Нужна защита, но, однако,

был с приснопамятных времён

футбол задуман как атака,

и быть атакой должен он.

И если, дышащие веком,

вы, как в одной из лучших школ,

в футболе стали человеком —

то это самый чистый гол.

Вот революция в футболе:

вратарь выходит из ворот

и в этой новой странной роли,

как нападающий, идёт.

Стиль Яшина — мятеж таланта,

когда под изумлённый гул,

с гранитной грацией гиганта

штрафную он перешагнул.

Захватывала эта смелость,

когда в длину и ширину

временщики хотели сделать

штрафной площадкой — всю страну.

Страну покрыла паутина

запретных линий меловых,

чтоб мы, кудахтая курино,

не смели прыгнуть через них.

Внушала, к смелости ревнуя,

ложноболельщицкая спесь:

вратарь, не суйся за штрафную!

Поэт, в политику не лезь!

Ах, Лев Иваныч, Лев Иваныч,

но ведь и любят нас за то,

что мы куда не след совались

и делали незнамо что.

Ведь и в безвременное время

всех грязных игр договорных

не вывелось в России племя

пересекателей штрафных!

Купель безвременья — трясина.

Но это подвиг, а не грех, —

прожить и честно, и красиво

среди ворюг и неумех.

О радость — вытянуть из схватки,

бросаясь, будто в полынью,

мяч, обжигающий перчатки, —

как шаровую молнию!

Ах, Лев Иваныч, Лев Иваныч,

а вдруг, задев седой вихор,

мяч, и заманчив, и обманчив,

перелетит через забор?

Как друг ваш старый,

друг ваш битый,

прижмётся мяч к щеке небритой,

шепнёт, что жили вы не зря!

И у мячей бывают слёзы.

На штангах расцветают розы

лишь для такого вратаря!

Футбол дворовый, не ковровый,

со штангами из ржавых труб,

мне корешами был дарован

и не был жлобским, не был груб.

Футбол был выше пионерства —

сорвиголовством хоть куда.

В нём не было легионерства,

а легион мальчишек — да!

Чья музыка в задорных зовах

заманивала всё звончей?

Да это музыка кирзовых,

в заплатках, в трещинах, мячей!

Вся пацанва тогда болела

за Бабича и за Борэля,

за Хомича и за Бобра.

Мы, чтоб добыть себе билеты,

всю ночь стояли до утра.

Плющиха, Разгуляй, Бутырка —

какая там была притирка!

Ребро к ребру, плечо к плечу,

но слаще всё-таки протырка —

во мне всё это не притихло —

туда протыриться хочу!

И под удар, симфоний стоящ,

был вдохновенен до седин,

отбив ладони, Шостакович —

болельщик наш номер один.

Люблю футбольную дворовость!

О, сколько в этом есть красы,

когда стрельцовость и бобровость

мне снятся в форвардах Руси.

Порой расстроишься, однако

надежда снова проблеснёт.

Давно ли матч-шедевр в Монако

нас вновь объединил в народ?

А за бобровской той породой

по кромке шёл и мой глагол,

и в несвободе был свободой

дворовых гениев футбол.

Фанатиков

я с детства опасался,

как лунатиков.

Они в защитных френчах, в габардине

блюджинсовых фанатов породили.

Блюджинсы — дети шляпного велюра.

Безверья мать — слепая вера-дура.

Фанат — на фанатизм карикатура.

И то, что было драмой, стало фарсом —

динамовством, спартаковством, дикарством,

и фанатизм, скатясь до жалкой роли,

визжит, как поросёнок, на футболе.

Ушли фанатики. Пришли фанаты.

Что им бетховенские сонаты!

Их крик и хлопанье: "Спартак! Спартак!" —

как пулемётное "так-так-так".

Орут подростки,

визжат девчонки:

"Ломай на доски!

Врезай в печёнки!"

Шалят с хлопушками,

пьяны от визга —

не дети Пушкина,

а дети "диско",

и стадионы с их голосами,

как банки вздувшиеся с ивасями.

Что сник болельщик, пугливо зырящий,

с родной, запазушной, бескозырочной?

Что вы мрачнеете, братья Старостины?

Вам страшноватенько от этой стадности?

Идут с футбола, построясь в роты,

спортпатриоты — лжепатриоты.

Идут блюджинсовые фанаты.

В руках — невидимые гранаты.

Неужто в этом вся радость марша

толкнуть старушку: "С пути, мамаша!"

Неужто в этом вся тяга к действию —

ногой отшвыривать коляску детскую?

На шарфах, шапочках — цвета различные,

а вот попахивают коричнево.

Звон медальонов на шеях воинства.

Чьи в них портреты — подумать боязно.

Идут фанаты, так закалённой,

какой — мне страшно сказать — колонной…

А ты, мальчишечка пэтэушный,

такой веснушный и простодушный,

зачем ты вляпался, ивасёк,

во всё, что, видимо, не усёк!

Беги, мальчишечка, свой шарфик спрятав,

и от фанатиков, и от фанатов.

А я — болельщик времён Боброва,

болею преданно, хотя сурово.

Себя не жалую. Вас не жалею.

Я — ваш болельщик. За вас болею.

Есть у Евтушенко и строчки об экс-футболисте "Зенита" и лондонского "Арсенала", действующем игроке казахстанского "Кайрата" Андрее Аршавине...

***

А я ещё люблю Аршавина,

но за игру — не интервью.

Играй, родимый, земношаренно,

но не забудь страну свою...